Снова стою на майдане двадцатого,
Холод, февраль, я ищу виноватого.
Снова печеньки до крошки все схаваны,
Снова вокруг побратимы-майдауны.

Что ж нам все скачется и не працюется,
Вроде уже переназвана улица,
Памятник сброшен, под лестницей насрано.
Видно ж, что не были жертвы напрасными.

Гул под кастрюлей и в кружеве яйца,
А в микрофон Парасюк разоряется,
Ухо Булатова, куля Арсения,
Вновь на носу обостренье весеннее.

Вновь на душе и на совести чисто,
Вновь мы зигуем, не видя фашистов,
Вновь пьем чаек лошадиными дозами,
Пьяный кондитер вещает с бульдозера:

— Скоро у нас с вами, смею надеяться,
Все забезвизится, заевропеется,
Стерпится, слюбится, вступится, сладится,
Интегранётся и загейпарадится!

Ясно, что он для народа старается,
Выгоды все объясняет на пальцах.
Ах эти пальцы с колесами-кольцами,
Ах эти формулы Вальцмана-Гройсмана.

Утро туманное, серое, тусклое,
Запах свободы и львовского мусора.
После вчерашнего гимн не спивается,
Не производится, не добывается,

Не создается совсем и не строится,
Чем же, скажите, все это накроется.
Хочется кушать, согреться и в НАТО.
Снова стою на майдане двадцатого!