Платон Акимович Лукашевич (1809-1887), который учился в Нежинской гимназии, где, к слову сказать, был ближайшим товарищем Николая Гоголя, а потом поступил в Ришельевский лицей Одессы, ушёл с головой в этнографию и в 1836 г. издал толстый сборник «Малороссийских и Червонно-русских дум и песен» – исключительный по своей ценности материал, своего рода попытка спасти умирающий мир украинской песенной традиции, вытесняемой солдатскими («москальскими») песнями.

Последнее, что уцелело, представлено в данном сборнике. «… Проезжайте всю Малороссию вдоль и поперёк, – горевал П.А. Лукашевич, – и я ручаюсь вам, что вы не услышите ни одной национальной песни … А вместо этого услышите, как какой-нибудь развалившийся мужик дребезжащим криком тянет до бесконечности очень неприятную ноту, а заглушающий хриплый хор старается ему подпевать. Впечатление, – говорит П.А. Лукашевич, просто ужасное: от разлаженного напева вы в опасности потерять орган слуха…… невольно закрыв уши, вы уйдёте как можно далее; но в отдалённости голос певцов становится ещё неприятнее, это совершенный вой волков… эти песни, которые я издаю, – с грустью признаётся П.А. Лукашевич, – давно уже мертвы для Малороссиян. Это только малейшие остатки той чудной песенности, которая давно ушла и трагический колорит которой необходимо передать, чтоб «исполнить свой долг перед Родиной» [Лукашевич П.А. Малороссийские и червонорусские думы и песни. – СПб, 1836. – С. 5, 7].

В 1862 г. один из авторов журнала «Основа: Південноросійський літературно-вчений вісник», основанного Т. Шевченком и редактируемого П. Кулишем, рассказывая о своей поездке по Украине, отмечал, что украинцы того времени вроде бы не очень любили Киев: «… Не доезжая Киева, – писал он, – по сю сторону Днепра, я встречал много селян-украинцев, которые попасали своих лошадей и волов. По моему наблюдению, их нисколько не привлекал Киев, который так величественно раскинулся по горам, прославленным историческими преданиями и поэтическими сказаниями южнорусского народа. Они даже не смотрели на эту величественную картину; их взор блуждал где-то далеко, искал степей малонаселенных, искал лесу уединенного и, казалось, с удовольствием останавливался на безлюдной местности».

Автор записок считал этот странный феномен закономерным, поскольку в Киеве была одна жизнь, а вокруг него совсем другая, и, казалось, никаких точек соприкосновения между ними не существовало: «… Украинец знает, что жизнь в городах – не его жизнь, – там ему не место; там его на каждом шагу ограничивают, стесняют, там ему надо извратить, изломать себя, чтобы жить. Украинец любит степь, оттого что только там для него просторно и привольно; никто там не скажет: «Здесь тебе не место!» Может быть, он уже не раз бывал в Киеве; быть может, память его полна рассказов о его чудесах, редкостях; но он знает, что ему многого не дадут посмотреть, и, пожалуй, выпроводят из иного общественного места… Из-за чего же ему интересоваться?» [Нелеста Ф. После поездки на Волынь // Основа. – 1862. – № 10. – С. 47].

В 1859 г. возникло киевское общество «Громада». Без его участия не обходилось ни одно крупное начинание и в сфере науки, и в книгопечатании, в организации музеев, разных обществ и товариществ, конференций и съездов. Громадовцы активно писали для первой неофициальной городской газеты «Киевский телеграф» (1859-1876), способствовали успешной деятельности «Юго-Западного отдела Русского географического общества» (1873-1876) и, наконец, основали первый местный украинский журнал – «Киевскую старину» (1882-1906), который являлся неофициальным органом их организации.

Второе поколение городских украинофилов вырастало в атмосфере противостояния и отчуждения. Официальные власти нередко прибегали к политике компрометации украинофильских кругов в глазах горожан. Так, например, в середине 1870-х гг. киевский полицмейстер Гюббенет велел проституткам появляться на улицах только в украинских национальных костюмах. Старания официальной пропаганды приносили свои плоды, и попытки украинцев возродить свои национальные бытовые традиции многими верноподданнически настроенными киевлянами часто воспринимались настороженно, если не враждебно.

«… Мое поколение, – писала дочка М. П. Старицкого Людмила Старицкая-Черняковская, вспоминая 1880-е гг., – особое поколение: мы были первыми украинскими детьми (в Киеве). Не теми детьми, которые вырастают в селе, в родной атмосферестихийными украинцами, – мы были детьми городскими, которых родители впервые с пеленок воспитывали сознательными украинцами среди враждебного окружения. Таких украинских семей было немного; все другие дети, с которыми нам приходилось постоянно встречаться, были русифицированными барчуками. В то время среди русской квазиинтеллигенции Киева … утвердилось недоброжелательное отношение ко всему украинскому, и особенно к самим «украинофилам»; В лучшем случае к ним относились иронично, как к «блаженненьким» или чудакам … Мы говорили по-украински, и родители всюду обращались к нам по-украински; часто нас одевали в украинскую одежду. И, конечно, и тем и другим мы обращали на себя общее внимание, а вместе с тем и – шутки, глумление, насмешки, презрение. О, как много пришлось испытать нашим маленьким сердцам горьких обид, незабываемых… Помню, как с сестрою гуляли мы в Ботаническому саду, конечно, в украинской одежде и говорили между собой по-украински. Над нами стали смеяться, вышла гадкая сцена: дети, а заодно и такие же разумные бонны и няньки начали издеваться над нами, над нашей одеждой, над нашим «мужицким» языком. Сестра вернулась домой, заливаясь слезами … Моих слез не видел никто: яростное, волчье сердце было у меня; но, помню, как ночью, когда все вокруг спали, вспоминала я, бывало, происшествия дня и думала, думала… И такая страшная, такая хищная ненависть ко всем угнетателям родного слова и люда поднималась в сердце, что страшно теперь и вспоминать…» (Старицька-Черняхівська, 25 років українському театру, стр. 47).

Перепахать «смоскаленную Малоросию» и засеять её «бережно хранимым зерном национальной украинской культуры» – как видим, к началу ХХ в. этот проект полностью реализовался.